~12124
в гостевой книге
9 фев 2018, 02:02
«Нудный дождь начинал выкашивать болельщиков, к тому же, «Факел» играл с каким-то аутсайдером, в замедленном темпе меся грязь, — люди, сутулясь под дождем, покидали трибуны. Передо мной, на «западной», в десятом ряду, сидели два забавных приятеля. Один постройнее, в плащ-накидке, как только на поле что-то происходило, вскидывал руки и что-то кричал, слева от него мужик поплотнее, но ниже, держал над обеими головами зонт и постоянно говорил на ухо соседу. Они не замечали дождя…
— Это же великий болельщик, тот, в накидке. Батраченко. Он слепой. Абсолютно. Зачем ходит на стадион?
— Неповторимая атмосфера… — просветил меня товарищ.
Мы возвращались домой после бесцветной ничьей, и у меня все не выходило из головы: слепой приходит смотреть футбол! Каждый матч, всю жизнь. У него и место постоянное — 133. Я уже раздобыл его домашний телефон. И вскоре набрал номер.
— Несчастье у меня огромное — Лида умерла. Ушла Лида, а я не верю. Она всю жизнь со мной, 59 лет, четыре дня не дожила до годовщины.
Он говорил со мной просто, как со старым знакомым. А мне было стыдно за мой бестактный звонок. И все же мы встретились с ним, когда миновали сороковины, когда душа чуть улеглась.
— Мне уж 87, поработаю часа два и усталость находит, — говорит он легко и не по-стариковски быстро, убирая со стола бумаги, отодвигая машинку, которой тоже лет 60 — подарена в госпитале в Ленинграде наркомовцами от соцобеспечения, на которой он выучился печатать по итальянской системе «вслепую» десятью пальцами и без ошибок. — А с футболом-то я связан с малолетства, когда еще отцовские сапоги изрезал на покрышку для мяча. После, в Воронежском пединституте, у меня учились в разные годы едва ли не все известные футболисты: Бобров, Проскурин, Дуванов, Литвинов… А какой вратарь был Татаренко! Сам себя сгубил в расцвете. Водочка коварна, она всегда к славе лепится…
Детство его прошло в Краснодарском крае, в Армавире, на станциях, разъездах — отец был старшим мастером на железной дороге. Сынишка Степка, пятый ребенок в семье, гонял в футбол, как встал на ноги. Точнее, тряпичный шарик, дорогих мячей у детворы не водилось. Но так мечтал о настоящем мяче! Забрался на чердак и — какое счастье! — две пары отцовских яловых сапог на стропилах висят. Полдня резал голенища на вымеренные квадраты, а затем сшивал сапожной иглой — отменнейшая покрышка вышла. Он вдвойне стал героем в глазах сверстников — и за необычные верткие проходы, и за изготовление почти фабричного мяча. Отец узнал обо всем по осени, когда пришла пора сапог. Простил как-то мягко, улыбнулся: мол, понимаю. Хотя семья жила в полунищете. После Степан поступил в сельхозтехникум. Обучился вождению всякой машины, трактора, комбайна.
Но судьба вертела Степой Батраченко, как хотела. Отличник учебы, гимнаст-разрядник, солист самодеятельного хора… Все давалось ему, а вот в футбол прорваться не давали обстоятельства. Вызывают: отличник, комсомолец, спортсмен — поедешь в военное училище спецсвязи в Воронеж. И там тоже самое: отличник, активист… А училище было непростым — в нем готовили контрразведчиков. И тут началась финская война…
Всего несколько месяцев назад он познакомился на танцах с девушкой Лидой, десятиклассницей. Ходили в кино, провожал вечерами до дома, был первый поцелуй. Происходило нечто трепетное с сердцем — любовь? Он видел в ней едва ли не младшую сестренку — все же школьница. В один из вечеров по абонементу попали в драмтеатр. На сцене: Дальний Восток, японцы, провокации на границе у Пади серебряной, самоотверженность жены нашего офицера.
— Провожаю домой и спрашиваю: а как бы ты, Лидочка, поступила, случись что со мной? Молчит. Она всегда немногословной была. И вдруг: «Там видно будет…»
Его уже забрасывали по тылам. Выполнял, возвращался. Но в такой переплет попали впервые. Подразделение Степана Батраченко находилось в бронемашине. По ней били снайперы, строчили пулеметы. Пару часов продержались, отстреливаясь.
— Я открыл смотровую щель, чтобы сориентироваться. И все!.. Удар в голову, темнота. Успел, как сообщили мне потом, еще справиться с ракетницей — дал в небо сигнал. И наши все поняли. Отбили. Разгромили группировку противника, которую мы отвлекли на себя. На этой же бронемашине меня пытались как можно скорее доставить в Кандалакшу. Получил орден Красного Знамени.
Лишь в офтальмологическом институте на Мойке, 8 в Ленинграде 27-летний Степан Батраченко осознал до конца свою трагедию. Оказывается, и пули дробятся на осколки, не только плющатся. По смотровой щели бронемашины ударила пулеметная очередь. Пули раскалывались, разрывались на части от ударов о чугун. Девять осколков сквозь узкую щель россыпью ударили по командиру, по лицу, в левое плечо. Левого глаза он лишился сразу. Затем удалили правый, в котором сидел 24-миллиметровый осколок. Пластиком восстановили часть лицевой кости.
И начались встречи, душещипательные беседы. Им, лишившимся навсегда зрения, одного из немногих главнейших человеческих свойств, внушали, как надо бороться за жизнь, приводили примеры из жизни известных людей. Как жить дальше, товарищи прорицатели и психологи, оптимисты и герои, если тебе всего 27? Если тебе хочется пинать мяч на зеленом поле под ярким солнцем, смеяться, радоваться жизни, любить женщин… Наутро в палате стояла гнетущая тишина: выбросился из окна почти недвижимый обгорелый танкист. Молодой, как Батраченко. А за окном на деревьях пели птицы.
Разведчик попросил медсестру написать письмо в Воронеж. Девушке. Короткое и прощальное. Мол, знали друг друга, счастливые это были дни, но судьба преподнесла мне черный сюрприз, и теперь ты забудь обо мне навсегда. И лежал потом часами, стиснув зубами подушку. Ни дня, ни ночи не различал, да и зачем различать их, если он ни на что не годен и днем. А однажды утром он услышал необычные шаги в коридоре, не шаги — каблучки. Как из прошлого. Из недавнего, еще не забытого и светлого.
Он все еще сопротивлялся, он говорил, что не хочет сделать ее несчастной, измученной, вечно озабоченной. Еще и не было массовых примеров самопожертвования — отечественная война еще впереди, когда тысячи солдат лишились глаз, рук, ног. Он настаивал на ее отъезде. Наконец, решил использовать последний козырь: «Опиши, Лидуся, все как есть своим родителям, что они тебе посоветуют… «. Родители ответили: решайте сами, а мы благословляем.
Началась совершенно новая и необычная жизнь. Степана в числе пятерых слепых определили учиться в пединститут, но вместе с ним поступила и жена Лида. И отныне всю долгую жизнь он не знал несчастий, он был горячо любим и любил и вскоре понял, что настоящим спасением от крупных невзгод в жизни может быть только светлая любовь. И лишь после нее — работа, общественность, круговерть увлекательных планов и прочая атрибутика. Он вновь стал первым студентом, и со стипендии в 130 рублей переведен на особые 500. Война, блокада, эвакуация в Пермь, продолжение учебы, рождение сына. В 42-м в Армавире его отец Иосиф Иванович, выполняя задание, взрывал железнодорожное хозяйство перед заходом в город немцев и в конце операции погиб сам. А год спустя в разбитый войной на девять десятых Воронеж, только что освобожденный, прибыли два специалиста педагога-историка — Степан и Лидия Батраченко. Они стали работать в пединституте. Ассистентами для начала. Учили студентов, учились сами. Но Батраченко не хотел быть просто слепым преподавателем.
Сообщает Лидии Федоровне, что намерен поступить в аспирантуру, а для этого ему надо срочно выехать в Москву. Он уже не ассистент, а полноправный чтец лекций, они интереснее, нежели у некоторых его коллег, он становится любимцем, авторитетом студентов, всегда окружен ими. Не скупится на оценки, но за его добротой проступают и укор за слабые знания, и демонстрация блестящих примеров. Он никогда не нуждался ни в собаке-поводыре, ни даже в тросточке — его всегда вели, всегда окружали люди и, конечно же, постоянно рядом находилась его единственная Лидуся.
Он поступил в аспирантуру и написал диссертацию. Часами стучал на машинке-ветеране. Все годы при нем находились секретари-переводчицы из числа студенток, хотя ставки такой в институте и не значилось. Студентки восхищались им и готовы были помогать ему в работе бесплатно. Однако он с присущей ему эмоциональностью хвалился, что живет богаче других — зарплата плюс пенсия инвалида первой группы и заставлял своих секретарей брать от него, зарплату.
— 20 девчонок-секретарей за все годы я довел до диплома и до замужества, — горделиво сообщает мне Степан Иосифович. В течение года он спал по четыре часа. Отлично защитился, стал кандидатом наук, доцентом. Ездил с агитпоездами по сельским районам Воронежской области, четыре-пять раз в день выступал перед людьми. По указанию обкома партии о нем была написана документальная повесть с вполне предсказуемым названием «Неутраченное счастье». Почему-то нравились встречи с ним зекам в колониях. Может, потому, что он всегда хотел быть сопричастным к чужим бедам, к избавлению от них. Была одна студентка — плохо училась. Не глупая, так почему же? — задумался Батраченко. Выяснил — из детдома, материально тяжело ей. Собрал студентов и — по секрету — поможем, ребята. Купили пальто, кое-что еще. Уже через годы получил неожиданно письмо из далекого Приморья: «Это замечательно, что такие люди, как Вы, есть…» От нее.
— Для кого-то это уже банальные слова Николая Островского, для меня — ключевые. В общем, умей жить и тогда, когда жизнь становится невыносимой, сделай ее полезной для людей. Желая стать полезным, я получил ответную реакцию людей, они мне всегда шли навстречу. И, главное, со мной всегда была рядом моя Лидуся. В Воронеже, в институте, в пути, в Москве, в счастливые мгновения, в беде, даже в моем осмыслении футбола, она всегда присутствует со мной. Семья стала расти. Сын Виктор — подполковник. Дочь Наташенька в том же нашем институте, кандидатскую писала на польском и немецком, поскольку преподает зарубежную историю. Двое внуков и трое правнуков. Жизнь прожита не зря. В пединституте я работал 42 года, а общий трудовой стаж — 52.
Второй раз в жизни ему стало плохо, когда внезапно заболела Лидия Федоровна. Как приговор: воспаление мозга, энцефалит. Ей пришлось бросить не только диссертацию, но вскоре и работу. Когда она умирала, Степан Иосифович просто не верил в происходящее. В его сознании она была вечной, в зрительной памяти, в памяти жизни — красивой, умной, чуткой, нежной девочкой-десятиклассницей. Врачи сделали ему укол. Он спал три часа. Проснулся — Лидочки уже нет…
Бесцветный матч по дождю закончился, и два друга — один стройнее и выше в брезентухе, другой пониже, но кряжистый — с зонтом, как истинные болельщики — фанаты, решили выпить за безнадежность сегодняшней игры. Идея пришла в голову Телкову. Он, пожизненный директор разных школ, много лет сидел на трибуне один, потом заприметил столь же одинокого, ряда через два, и перебрался к нему насовсем. Николаю Тихоновичу 69, на 18 лет моложе Степана Иосифовича, но общность идеи притягивает через все препятствия, и несколько лет назад они стали друзьями «не разлей вода». Посоветовавшись, купили «четверку» — с поллитрой уж больно много мороки. Выпили.
— У Степана обострились все футбольные переживания — он же эмоциональный. Начал мне доказывать, кто играет так, а кто не так, судью ругать начал. Руками машет… А назавтра я ему звоню: как дела? А он: какие там дела, Лидочка говорит: как тебе не стыдно? А мне и вправду так стыдно, что… В общем, встретимся, мол, на игре, — вспоминает Николай Тихонович. — Больше не пили. Он вообще-то в жизни если выпил две крохотные рюмочки… Он же стоик и трудоголик — вот две его болезни. У него моя жена училась, до сих пор вспоминает, как легко было его слушать, общаться с ним. Он вообще легкий человек, общительный, в то же время уравновешенный бывает очень, даже степенный, терпеливый… Но — принципиален, на сделку не пойдет! Память — всех знает, все помнит, кто когда учился, какое начальство через его аудиторию прошло, телефоны на память называет…
Мы сидим в рабочем кабинете Степана Иосифовича. Его просторная квартира на втором этаже в доме, словно специально построенном в двух шагах от центрального стадиона, улавливает все пиковые страсти футбольных состязаний. Передо мной футбольный справочник-календарь — 99. «Если есть великие футболисты, то есть и великие болельщики России». — Это о нем, о Батраченко, говорит Владимир Проскурин, воронежский футболист, организатор футбола.
— Я выезжал неоднократно на базу, где тренируется «Факел», беседовал с ребятами по всем вопросам, бывал на собраниях, тренерских советах. Сейчас вот веду учет игр всех 22 команд первого эшелона, завел карточки… — рассказывает Степан Иосифович.
В углу чернеет пианино. «Иногда бренчал на нем, — бросает хозяин. — А в основном для детворы, вон Сашенька может сыграть нам что-нибудь». Пятилетний правнук живо прыгает к инструменту и огорошивает нас привычной для него гаммой. Скоро Телкову придется потесниться в ряду: Сашка просит прадеда купить и ему календарь и брать его с собой на стадион. Что ж, племя фанатов футбола неистребимо, и оно постоянно пополняется. Перед рабочим столом хозяина на стене два портрета, написанные маслом. Он — в гимнастерке и с орденом. На втором — Лида-Лидуся, молодая, наверное, тех лет, когда он еще видел ее.
Он не видит эти портреты. Не видит огромный сервант, забитый книгами. Но здесь витает душа Лидуси. Он это чувствует и иногда, забывая, обращается к Лидочке, называя ее по имени, либо «моя любимая». Он же сказал мне еще в первом телефонном разговоре: она не умерла, она ушла и как бы вернется в любой момент…» © В центре — Степан Батраченко, по левую руку от него — главный тренер воронежского «Факела» Валерий Нененко, по правую — президент клуба Юрий Батищев.
1999 год.
— Это же великий болельщик, тот, в накидке. Батраченко. Он слепой. Абсолютно. Зачем ходит на стадион?
— Неповторимая атмосфера… — просветил меня товарищ.
Мы возвращались домой после бесцветной ничьей, и у меня все не выходило из головы: слепой приходит смотреть футбол! Каждый матч, всю жизнь. У него и место постоянное — 133. Я уже раздобыл его домашний телефон. И вскоре набрал номер.
— Несчастье у меня огромное — Лида умерла. Ушла Лида, а я не верю. Она всю жизнь со мной, 59 лет, четыре дня не дожила до годовщины.
Он говорил со мной просто, как со старым знакомым. А мне было стыдно за мой бестактный звонок. И все же мы встретились с ним, когда миновали сороковины, когда душа чуть улеглась.
— Мне уж 87, поработаю часа два и усталость находит, — говорит он легко и не по-стариковски быстро, убирая со стола бумаги, отодвигая машинку, которой тоже лет 60 — подарена в госпитале в Ленинграде наркомовцами от соцобеспечения, на которой он выучился печатать по итальянской системе «вслепую» десятью пальцами и без ошибок. — А с футболом-то я связан с малолетства, когда еще отцовские сапоги изрезал на покрышку для мяча. После, в Воронежском пединституте, у меня учились в разные годы едва ли не все известные футболисты: Бобров, Проскурин, Дуванов, Литвинов… А какой вратарь был Татаренко! Сам себя сгубил в расцвете. Водочка коварна, она всегда к славе лепится…
Детство его прошло в Краснодарском крае, в Армавире, на станциях, разъездах — отец был старшим мастером на железной дороге. Сынишка Степка, пятый ребенок в семье, гонял в футбол, как встал на ноги. Точнее, тряпичный шарик, дорогих мячей у детворы не водилось. Но так мечтал о настоящем мяче! Забрался на чердак и — какое счастье! — две пары отцовских яловых сапог на стропилах висят. Полдня резал голенища на вымеренные квадраты, а затем сшивал сапожной иглой — отменнейшая покрышка вышла. Он вдвойне стал героем в глазах сверстников — и за необычные верткие проходы, и за изготовление почти фабричного мяча. Отец узнал обо всем по осени, когда пришла пора сапог. Простил как-то мягко, улыбнулся: мол, понимаю. Хотя семья жила в полунищете. После Степан поступил в сельхозтехникум. Обучился вождению всякой машины, трактора, комбайна.
Но судьба вертела Степой Батраченко, как хотела. Отличник учебы, гимнаст-разрядник, солист самодеятельного хора… Все давалось ему, а вот в футбол прорваться не давали обстоятельства. Вызывают: отличник, комсомолец, спортсмен — поедешь в военное училище спецсвязи в Воронеж. И там тоже самое: отличник, активист… А училище было непростым — в нем готовили контрразведчиков. И тут началась финская война…
Всего несколько месяцев назад он познакомился на танцах с девушкой Лидой, десятиклассницей. Ходили в кино, провожал вечерами до дома, был первый поцелуй. Происходило нечто трепетное с сердцем — любовь? Он видел в ней едва ли не младшую сестренку — все же школьница. В один из вечеров по абонементу попали в драмтеатр. На сцене: Дальний Восток, японцы, провокации на границе у Пади серебряной, самоотверженность жены нашего офицера.
— Провожаю домой и спрашиваю: а как бы ты, Лидочка, поступила, случись что со мной? Молчит. Она всегда немногословной была. И вдруг: «Там видно будет…»
Его уже забрасывали по тылам. Выполнял, возвращался. Но в такой переплет попали впервые. Подразделение Степана Батраченко находилось в бронемашине. По ней били снайперы, строчили пулеметы. Пару часов продержались, отстреливаясь.
— Я открыл смотровую щель, чтобы сориентироваться. И все!.. Удар в голову, темнота. Успел, как сообщили мне потом, еще справиться с ракетницей — дал в небо сигнал. И наши все поняли. Отбили. Разгромили группировку противника, которую мы отвлекли на себя. На этой же бронемашине меня пытались как можно скорее доставить в Кандалакшу. Получил орден Красного Знамени.
Лишь в офтальмологическом институте на Мойке, 8 в Ленинграде 27-летний Степан Батраченко осознал до конца свою трагедию. Оказывается, и пули дробятся на осколки, не только плющатся. По смотровой щели бронемашины ударила пулеметная очередь. Пули раскалывались, разрывались на части от ударов о чугун. Девять осколков сквозь узкую щель россыпью ударили по командиру, по лицу, в левое плечо. Левого глаза он лишился сразу. Затем удалили правый, в котором сидел 24-миллиметровый осколок. Пластиком восстановили часть лицевой кости.
И начались встречи, душещипательные беседы. Им, лишившимся навсегда зрения, одного из немногих главнейших человеческих свойств, внушали, как надо бороться за жизнь, приводили примеры из жизни известных людей. Как жить дальше, товарищи прорицатели и психологи, оптимисты и герои, если тебе всего 27? Если тебе хочется пинать мяч на зеленом поле под ярким солнцем, смеяться, радоваться жизни, любить женщин… Наутро в палате стояла гнетущая тишина: выбросился из окна почти недвижимый обгорелый танкист. Молодой, как Батраченко. А за окном на деревьях пели птицы.
Разведчик попросил медсестру написать письмо в Воронеж. Девушке. Короткое и прощальное. Мол, знали друг друга, счастливые это были дни, но судьба преподнесла мне черный сюрприз, и теперь ты забудь обо мне навсегда. И лежал потом часами, стиснув зубами подушку. Ни дня, ни ночи не различал, да и зачем различать их, если он ни на что не годен и днем. А однажды утром он услышал необычные шаги в коридоре, не шаги — каблучки. Как из прошлого. Из недавнего, еще не забытого и светлого.
Он все еще сопротивлялся, он говорил, что не хочет сделать ее несчастной, измученной, вечно озабоченной. Еще и не было массовых примеров самопожертвования — отечественная война еще впереди, когда тысячи солдат лишились глаз, рук, ног. Он настаивал на ее отъезде. Наконец, решил использовать последний козырь: «Опиши, Лидуся, все как есть своим родителям, что они тебе посоветуют… «. Родители ответили: решайте сами, а мы благословляем.
Началась совершенно новая и необычная жизнь. Степана в числе пятерых слепых определили учиться в пединститут, но вместе с ним поступила и жена Лида. И отныне всю долгую жизнь он не знал несчастий, он был горячо любим и любил и вскоре понял, что настоящим спасением от крупных невзгод в жизни может быть только светлая любовь. И лишь после нее — работа, общественность, круговерть увлекательных планов и прочая атрибутика. Он вновь стал первым студентом, и со стипендии в 130 рублей переведен на особые 500. Война, блокада, эвакуация в Пермь, продолжение учебы, рождение сына. В 42-м в Армавире его отец Иосиф Иванович, выполняя задание, взрывал железнодорожное хозяйство перед заходом в город немцев и в конце операции погиб сам. А год спустя в разбитый войной на девять десятых Воронеж, только что освобожденный, прибыли два специалиста педагога-историка — Степан и Лидия Батраченко. Они стали работать в пединституте. Ассистентами для начала. Учили студентов, учились сами. Но Батраченко не хотел быть просто слепым преподавателем.
Сообщает Лидии Федоровне, что намерен поступить в аспирантуру, а для этого ему надо срочно выехать в Москву. Он уже не ассистент, а полноправный чтец лекций, они интереснее, нежели у некоторых его коллег, он становится любимцем, авторитетом студентов, всегда окружен ими. Не скупится на оценки, но за его добротой проступают и укор за слабые знания, и демонстрация блестящих примеров. Он никогда не нуждался ни в собаке-поводыре, ни даже в тросточке — его всегда вели, всегда окружали люди и, конечно же, постоянно рядом находилась его единственная Лидуся.
Он поступил в аспирантуру и написал диссертацию. Часами стучал на машинке-ветеране. Все годы при нем находились секретари-переводчицы из числа студенток, хотя ставки такой в институте и не значилось. Студентки восхищались им и готовы были помогать ему в работе бесплатно. Однако он с присущей ему эмоциональностью хвалился, что живет богаче других — зарплата плюс пенсия инвалида первой группы и заставлял своих секретарей брать от него, зарплату.
— 20 девчонок-секретарей за все годы я довел до диплома и до замужества, — горделиво сообщает мне Степан Иосифович. В течение года он спал по четыре часа. Отлично защитился, стал кандидатом наук, доцентом. Ездил с агитпоездами по сельским районам Воронежской области, четыре-пять раз в день выступал перед людьми. По указанию обкома партии о нем была написана документальная повесть с вполне предсказуемым названием «Неутраченное счастье». Почему-то нравились встречи с ним зекам в колониях. Может, потому, что он всегда хотел быть сопричастным к чужим бедам, к избавлению от них. Была одна студентка — плохо училась. Не глупая, так почему же? — задумался Батраченко. Выяснил — из детдома, материально тяжело ей. Собрал студентов и — по секрету — поможем, ребята. Купили пальто, кое-что еще. Уже через годы получил неожиданно письмо из далекого Приморья: «Это замечательно, что такие люди, как Вы, есть…» От нее.
— Для кого-то это уже банальные слова Николая Островского, для меня — ключевые. В общем, умей жить и тогда, когда жизнь становится невыносимой, сделай ее полезной для людей. Желая стать полезным, я получил ответную реакцию людей, они мне всегда шли навстречу. И, главное, со мной всегда была рядом моя Лидуся. В Воронеже, в институте, в пути, в Москве, в счастливые мгновения, в беде, даже в моем осмыслении футбола, она всегда присутствует со мной. Семья стала расти. Сын Виктор — подполковник. Дочь Наташенька в том же нашем институте, кандидатскую писала на польском и немецком, поскольку преподает зарубежную историю. Двое внуков и трое правнуков. Жизнь прожита не зря. В пединституте я работал 42 года, а общий трудовой стаж — 52.
Второй раз в жизни ему стало плохо, когда внезапно заболела Лидия Федоровна. Как приговор: воспаление мозга, энцефалит. Ей пришлось бросить не только диссертацию, но вскоре и работу. Когда она умирала, Степан Иосифович просто не верил в происходящее. В его сознании она была вечной, в зрительной памяти, в памяти жизни — красивой, умной, чуткой, нежной девочкой-десятиклассницей. Врачи сделали ему укол. Он спал три часа. Проснулся — Лидочки уже нет…
Бесцветный матч по дождю закончился, и два друга — один стройнее и выше в брезентухе, другой пониже, но кряжистый — с зонтом, как истинные болельщики — фанаты, решили выпить за безнадежность сегодняшней игры. Идея пришла в голову Телкову. Он, пожизненный директор разных школ, много лет сидел на трибуне один, потом заприметил столь же одинокого, ряда через два, и перебрался к нему насовсем. Николаю Тихоновичу 69, на 18 лет моложе Степана Иосифовича, но общность идеи притягивает через все препятствия, и несколько лет назад они стали друзьями «не разлей вода». Посоветовавшись, купили «четверку» — с поллитрой уж больно много мороки. Выпили.
— У Степана обострились все футбольные переживания — он же эмоциональный. Начал мне доказывать, кто играет так, а кто не так, судью ругать начал. Руками машет… А назавтра я ему звоню: как дела? А он: какие там дела, Лидочка говорит: как тебе не стыдно? А мне и вправду так стыдно, что… В общем, встретимся, мол, на игре, — вспоминает Николай Тихонович. — Больше не пили. Он вообще-то в жизни если выпил две крохотные рюмочки… Он же стоик и трудоголик — вот две его болезни. У него моя жена училась, до сих пор вспоминает, как легко было его слушать, общаться с ним. Он вообще легкий человек, общительный, в то же время уравновешенный бывает очень, даже степенный, терпеливый… Но — принципиален, на сделку не пойдет! Память — всех знает, все помнит, кто когда учился, какое начальство через его аудиторию прошло, телефоны на память называет…
Мы сидим в рабочем кабинете Степана Иосифовича. Его просторная квартира на втором этаже в доме, словно специально построенном в двух шагах от центрального стадиона, улавливает все пиковые страсти футбольных состязаний. Передо мной футбольный справочник-календарь — 99. «Если есть великие футболисты, то есть и великие болельщики России». — Это о нем, о Батраченко, говорит Владимир Проскурин, воронежский футболист, организатор футбола.
— Я выезжал неоднократно на базу, где тренируется «Факел», беседовал с ребятами по всем вопросам, бывал на собраниях, тренерских советах. Сейчас вот веду учет игр всех 22 команд первого эшелона, завел карточки… — рассказывает Степан Иосифович.
В углу чернеет пианино. «Иногда бренчал на нем, — бросает хозяин. — А в основном для детворы, вон Сашенька может сыграть нам что-нибудь». Пятилетний правнук живо прыгает к инструменту и огорошивает нас привычной для него гаммой. Скоро Телкову придется потесниться в ряду: Сашка просит прадеда купить и ему календарь и брать его с собой на стадион. Что ж, племя фанатов футбола неистребимо, и оно постоянно пополняется. Перед рабочим столом хозяина на стене два портрета, написанные маслом. Он — в гимнастерке и с орденом. На втором — Лида-Лидуся, молодая, наверное, тех лет, когда он еще видел ее.
Он не видит эти портреты. Не видит огромный сервант, забитый книгами. Но здесь витает душа Лидуси. Он это чувствует и иногда, забывая, обращается к Лидочке, называя ее по имени, либо «моя любимая». Он же сказал мне еще в первом телефонном разговоре: она не умерла, она ушла и как бы вернется в любой момент…» © В центре — Степан Батраченко, по левую руку от него — главный тренер воронежского «Факела» Валерий Нененко, по правую — президент клуба Юрий Батищев.
1999 год.
